Как-то раз я остановил пожилую даму за превышение скорости на трассе 210, на 197 миле, сразу к востоку от города МакГрегор, Миннесота. Попросил предъявить права, регистрацию и страховку. Дама передала мне документы. Я был несколько удивлён (учитывая её солидный возраст), обнаружив среди документов лицензию на скрытое ношение оружия, и спросил, вооружена ли она в данный момент.

Дама ответила, что да, у неё пистолет калибра 45 в бардачке. Что-то заставило меня спросить, а нет ли у неё ещё оружия, кроме упомянутого. Она сказала, что да, у неё в центральной консоли 9мм Глок. Тут уж я спросил "И это всё?". Нет, сказала она, еще есть .38 в сумочке. Тогда я спросил, чего она так боится.

Дама пристально посмотрела на меня и сказала: "Да ни хрена я не боюсь".

Наконец, оно дошло до слуха богатого сенатора Дидия Юлиана, который, оставаясь равнодушным к общественному бедствию, пред­авался наслаждениям роскошной кухни. Его жена и дочь, его вольноотпущенные и блюдолизы без труда уверили его, что он достоин престола, и настоятельно упрашивали вос­пользоваться таким благоприятным случаем.Тщеславный старик поспешно отправился в лагерь преторианцев, с кото­рыми Сульпиций еще вел переговоры, и, стоя у подножия вала, стал наддавать цену. Этот постыдный торг велся через посредство доверенных лиц, которые поочередно переходили от одного кандидата к другому и извещали каждого из них о цене, предложенной его соперником. Сульпиций уже наобе­щал каждому солдату по 5 000 драхм (немного более 160 ф. ст.), но Юлиан, горевший нетерпением одержать верх, зараз возвысил сумму подарка до 6 250 драхм, или более чем до 200 ф. ст. Тогда лагерные ворота тотчас отворились перед по­купателем; он был объявлен императором и принял присягу на подданство от солдат, которые обнаружили по этому слу­чаю свое человеколюбие, поставив ему непременным усло­вием, чтобы он простил и предал забвению соперничество Сульпиция.
На преторианцах лежала теперь обязанность исполнить условия продажи. Своего нового государя, которого они пре­зирали, хотя и сами выбрали, они поместили посреди своих рядов, со всех сторон прикрыли его своими щитами и, дви­нувшись вперед в боевом порядке, провели его по пустын­ным городским улицам. Сенат получил приказание собрать­ся, и те сенаторы, которые были или личными друзьями Пертинакса, или личными врагами Юлиана, нашли нужным выказывать более нежели обыкновенную радость по поводу такого счастливого переворота. Наполнив здание сената вооруженными солдатами, Юлиан произнес длинную речь, в которой говорил о свободе своего избрания, о своих собственных высших достоинствах и о своей полной уверенности в преданности сената. Раболепное собрание выразило ему и свою собственную и общую радость, принесло ему присягу в верности и возложило на него все разнообразные полномо­чия, составлявшие принадлежность императорского досто­инства. В сопровождении того же военного конвоя Юлиан был отведен из сената во дворец. Первыми предметами, бро­сившимися ему в глаза, были: обезглавленный труп Перти­накса и приготовленный для него скромный ужин. На труп он посмотрел с равнодушием, а на ужин — с презрением. По его приказанию был приготовлен великолепный пир, и он забавлялся долго за полночь игрой в кости и пляской знаменитого танцора Пилада. Однако не остался незамеченным тот факт, что, когда толпа льстецов разошлась, оставив его во мраке и в одиночестве, он предался страшным размышле­ниям и провел всю ночь без сна; он, вероятно, размышлял о своем опрометчивом безрассудстве, о судьбе своего доброде­тельного предшественника и о непрочности и опасности вы­сокого положения, которое не было приобретено личными заслугами, а было куплено за деньги.