Главный инженер Ебрильцев проводил совещание.

- Хочу сообщить хорошую новость. Представитель заказчика Сергеев сломал шею. Звонили товарищи из Санкт-Петербурга, сообщили, что он завтра не приедет – Ебрильцев, как всегда, смотрел черными стеклами очков на невидимый для него мир, находящийся в окне дальнего конца кабинета.

- Товарищ Ебрильцев, он не сломал, у него ущемление сосудисто-нервного пучка… - Торопливо поправил руководителя заместитель Протонов. – И через неделю он будет в порядке.

- Неважно. У нас появилась ещё неделя, чтобы довести изделие до ума. И мы должны использовать это время с максимальной эффективностью. Свинстунов, доложите возможные меры по устранению обнаруженных дефектов. Дыкобразов, подготовьтесь ответить на вопросы о причинах их появления.

Кулакин, который сидел в самом дальнем конце длинного стола, как раз у окна, в которое невидящими глазами смотрел Ебрильцев, склонил голову к столу. Совещание обещало быть тяжелым и длинным – предстояло выявить виновных, и между отделами должна была развернуться полномасштабная война взаимных обвинений.

- Всего, согласно акту комиссии, дефектов обнаружено шесть. – Свинстунов достал из кармана трубку, с сожалением посмотрел внутрь пустой табачной камеры, и принялся докладывать, стараясь не смотреть в сторону Кибермана. Киберман сидел напрягшись, его глаза были устремлены в пол.

В этот момент дверь кабинета распахнулась – на пороге показалась главный редактор газеты «Кочегар» Александра Францевна Ольгина.

- Товарищи, только что скончался заведующий медсанчастью Спокойников. – Пластмассовым голосом сказала она и, после паузы, добавила уже со всхлипом, по-бабьи. – Умер наш доктор Спокойников, умер….

***

Прощание с телом проходило во дворе института.

Перед внутренним входом был установлен гроб. Он стоял на теннисном столе, обернутом красной материей. Рядом с крыльцом была сооружена трибуна, на которой стояло институтское начальство – генеральный директор Хабитуллин, главный бухгалтер Блинкин, заместитель генерального директора по общим вопросам Серёгин, заместитель генерального директора по социальным вопросам Морганюк и председатель местного комитета Тунеядцев.

- Господа, коллеги, друзья! Сегодня мы прощаемся с нашим сослуживцем, дорогим другом, соратником и просто хорошим человеком – доктором Спокойниковым. – Открыл траурный митинг Хабитуллин. - Много лет он возглавлял нашу медсанчасть, верой и правдой служил важному делу оздоровления персонала, профилактики заболеваний и пропаганде здорового образа жизни. Доктор Спокойников, уважаемые коллеги, по праву пользовался нашим доверием и любовью, ведь он всегда готов был прийти на помощь, сделать всё возможное в интересах здоровья работников нашего института. За это мы прощали ему все – несвоевременно предоставляемые отчеты, отдельные нарушения режима хранения нарко и спиртосодержащих веществ, отсутствие прозрачности в вопросах предоставления листков временной нетрудоспособности…

Стоящий рядом с Хабитуллиным Тунеядцев что-то шепнул ему на ухо. Хабитуллин кивнул и продолжил.

- … не вовремя возвращаемые займы в институтскую кассу взаимопомощи, а также систематические отказы от участия в субботниках по озеленению территории, этой блестящей инициативы товарища Тунеядцева, которая стала значительным вкладом в реализацию программы руководителя нашего главка товарища Подколенко.

Кулакин стоял позади собравшихся перед гробом сослуживцев. Он украдкой курил, пряча сигарету в рукав пальто, осторожно выдыхал дым себе под ноги и с грустью смотрел на мертвого доктора. С серого неба падали редкие снежинки и ложились, не тая, на холодное лицо покойного.

По плечу Кулакина постучали, он вздрогнул и повернулся. Перед ним стоял Медведь. Медведь был в длинных атласных трусах, а на его груди, на толстой желтой цепи, висела металлическая бляха с выбитыми символами: М13.

- Пойдём, выпьем, тут теперь надолго. – Медведь кивнул в сторону трибуны.

Кулакин согласно мотнул головой, и они отошли за стоящую неподалеку трансформаторную будку. Медведь вынул из кармана трусов непочатую бутылку водки, хрустнул пробкой и протянул Кулакину. Кулакин сделал несколько глотков прямо из горлышка и вернул напиток Медведю, который тут же открыл клыкастую пасть и, зажмурив глаза, отпил изрядную часть содержимого.

- Жалеешь его? – спросил Медведь, понюхав косматую лапу.

- Жалею. – Ответил Кулакин и протянул Медведю сигареты.

Медведь прикурил от Кулакинской зажигалки, затянулся и поднял морду вверх, подставляя ее под падающий снег.

- Как ты теперь без него? – Спросил Кулакин.

- Плохо. Кроме него в меня никто больше не верил, - Медведь протянул бутылку Кулакину. – Один я теперь.

- Что делать думаешь?

- Здесь мне делать больше нечего. – Медведь выпустил дым из ноздрей черного блестящего носа и, забрав бутылку назад, снова выпил. – На север пойду. Может где-то ещё остались пережитки фратриального тотемизма, попробую устроиться.

- Ты не сердись на доктора, он честно в тебя верил…

- Когда создаешь символ веры, надо думать. Это как собаку завести, только в несколько раз серьезнее по последствиям. Божество, даже малое, нуждается в постоянной вере, любви и внимании, оно без этого не может – иначе обречено на нескончаемые скитания и муки, как вечный жид. А если у поверившего нет последователей, плохо выходит… как со мной...

- С севером ты верно придумал, народ там хороший, - Кулакин погладил Медведя по плечу.

- Только на них и надежда.

- А может тебе в армию пойти? Станешь сакральным символом какого-нибудь десантно-штурмового батальона. В армии сейчас лучше стало – и с питанием, и с боевым духом.

Медведь внимательно посмотрел на Кулакина, которому показалась, что в глазах зверя мелькнула надежда.

- Ладно, там видно будет. – Ответил он, затоптал сигарету и протянул когтистую лапу Кулакину. – Давай прощаться.

Кулакин пожал медвежью лапу.

– Побегу я, - Медведь закинул тяжелую бляху на спину, опустился на четыре лапы и потрусил по-собачьи в сторону дальнего выхода, рядом с которым чернела кромка леса.

- … и, несмотря на все эти, что там говорить, мелкие недостатки и шероховатости мы любили и ценили доктора Спокойникова от всего сердца, - закончил прощальную речь Хабитуллин и, обернувшись к стоящему рядом со сценой оркестру, кивнул головой.

Дирижер встрепенулся, взмахнул руками, и морозный воздух институтского двора пронзил звук трубы, заигравшей вступление. Хабитуллин откашлялся, поднес микрофон ко рту и запел голосом Фрэнка Синатры.

And now, the end is near,

And so I face the final curtain.

My friends, I’ll say it clear;

I’ll state my case of which I’m certain.

I’ve lived a life that’s full –

I’ve travelled each and every highway.

And more, much more than this,

I did it my way…

Музыка зазвучала в полную силу, грянули ударные, с огромного дуба, росшего во дворе института, поднялась в небо испуганная стая ворон. Одна из них отделилась от стаи, сделала круг над собравшимися и от ее тушки отделился небольшой комок, упав на цигейковую шапку Кулакина. Кулакин снял шапку, стряхнул с нее воронье говно и, посмотрев вслед улетающей птице, прошептал: «Прощай, доктор!».

***

- Витька, проснись! – Тряс Кулакина за плечо инженер Максюта. – Нехорошо спать на совещании пользуясь физическим недостатком начальника.

- Что? Совещание? – Кулакин смотрел на Максюту безумными глазами. – А похороны? Спокойников что, не умер?

- Спокойников жив, совещание закончилось, а похороны нам всем можно заказывать, если не доведем изделие к приезду представителя заказчика. – Максюта собирал бумаги в портфель. – Ебрильцев так и сказал – похороню вас всех прямо во дворе института.

- Жив значит доктор, - Кулакин улыбнулся и вытер со щеки слезу. – Жив!

Ну и хорошо.