И еще был один момент, когда я там начал жить, работать, на Севере, в этом совхозе. Это было действительно скверное место во многих отношениях я совершенно к этому не был готов –городской мальчик и все остальное. Но был один момент, когда в 6 утра, скверная погода, зима, холодно, или осень, что еще даже и хуже, и ты выходишь из дома — в этих самых сапогах и ватнике — и идешь в сельсовет получать наряд на весь день; и ты вот идешь через поле, по колено в этом самом, солнце встает или еще не встало, но ты знаешь, что в этот час, в эту минуту, ну примерно 40% населения державы движется таким же образом.
И…я не хочу сказать, что это тебя наполняет….ээ...скажем, каким-то чувством единства, это зависит от индивидуума –наполняет –не наполняет, но мне это ощущение, в конце концов, стало, было и до сих пор до известной степени задним числом дорого.
И и то, что я говорю сейчас, продиктовано не высоколобостью и отстраненностью, но этим чувством, что мы должны на каждого человека обращать внимание, потому что мы все в совершенно чудовищной ситуации, где бы мы не находились. Уже хотя бы потому, что мы знаем, чем все это кончается – мы умираем. И что меня поражает совершенно на сегодняшний день в излюбленном отечестве, вот, что люди, то есть значительное количество людей, которых я знал или которых я не знал, но, в общем, принадлежащих к тому примерно классу образованных — она ведет себя таким образом, как будто они никогда ничему не научились, как будто им никто никогда не говорил, что надо понимать и любить всех, то есть каждого. То есть я не понимаю, как это происходит, я думаю, что в обществе еще есть вот этот общий знаменатель, который бы надо бы сохранить, который надо всеми силами удерживать, да?
Иосиф Бродский 1993г
Собственно этими двумя цитатами сказано все что я хотел об СССР, но все же я добавлю.
Примерно в то же время, когда камрад Кулагин понял что он свободно может ездить в Пекин и на футбол, я понял что моего сменного заработка как раз хватает на дорогу до места работы на общественном транспорте, плюс скромный обед.
Но не обо мне, в общем то я живу, сейчас повеселее, хватает. Да и раньше я не роскошествовал.
Но ведь колоссальное число людей потеряло все. Созданы условия для возникновения натурального рабства. В доме почти каждого буржуя живут один — два человека, которых, если не лукавить, вполне можно назвать рабами. А то и десяток — другой. И ведь эти буржуи считают себя благодетелями. Говорят — мы даем им кров и еду.
И ведь не поспоришь.
Тут выбор вовсе не между поездкой в Караганду или Пекин. Выбор между обществом свободных, пусть и скромно живущих людей, и рабовладением. Хотим ли мы и дальше жить в обществе где девки торгуют собой с голодухи, или там, где они же, торгуют собой потому что у них сбиты нравственные ориентиры?
И еще, о кровавом Сталине и репрессиях. И тут без всякого ерничания. Цифры ведь действительно чудовищны. Более семи миллионов репрессированных и более миллиона расстрелянных. Но вот спросим себя, а получилось бы выиграть Великую Отечественную без репрессий, коллективизации и индустриализации? Что это было, гениальное предвидение вождя или так карта легла? Да какая разница? Альтернатива была бы куда страшнее.
И вот теперь — дело сделано. Страшная война выиграна, ценой, опять же, чудовищных жертв, но как сумели. Страна выстояла, общество, до сих пор, относительно едино.
Но мы, вместо того чтобы развиваться дальше, выбрали поездки в Пекин для одних и рабство для других.
Обе эти группы немногочисленны, но само их существование мне представляется непостижимым.