Но вот однажды заморский король басурманских кровей да вида страшного, арапского, замыслил царство — государство Старорусское покорить, народ православный от веры дедовой отвадить. И стал Арап завлекать всех слабых духом в царстве витяновом посулами да гостинцами щедрыми, смущать народ сказками о райской жизни на тверди земной. А настанет она, лукавил король, тогда, когда Витяна с трона сковырнете. А и правду сказать — вороват был Витян, из казны злато — серебро себе да дружкам своим, лихоимцам — мздоимцам, непомерно брал, о люде простом мало тужил — печалился.
И многие на земле Старорусской позарились на щедроты заморские да на басни о жизни сладкой в кущах райских. А больше всех кричала о любви своей к королю лика черного девица красная, того же корня басурманского, с русой косой приклеенной, которую народ, правда, Тьмой кликал. Так голосила, что аж царь Витян испужался и в темницу Тьму засадил от греха подалее.
А народ все бузил, Витяна уже во всех бедах корил, его винил да соседнего государя Володьку Белокаменного (так глашатаи заморские напели). И увидал наш Петруха — трон под Витяном шатается, того и гляди Тьма заморского Арапа охмурит и тот свою зазнобу царицей назначит. И такая жаба тогда Петруху задавила — чем он Тьмы хуже? Пошто ей, бабе дурной, все почести да богатства царёвы?
Бухнулся тогда Порох королю заморскому в ноги и, уж мы не знаем как и чем, но ублажил басурмана. Решил тот жениться на Петрухе и посадить его царем Старорусским. Но наказы при том дал строгие:
— слушаться мужа беспрекословно, поболее домостроя, как раба бессловная любую черную прихоть уважать,
— царство блюсти в строгости, думу боярскую разогнать, а новыми боярами набрать тех, кого из-за моря прикажут,
— пускать в Старую Русь дружинников араповых, Володьку Белокаменного окружать,
— араповых слуг себе советниками, приказчиками и министрами ставить,
— главным опричником поставить выученного за морем Наливайку, открытого шпиона заморского.
Да много еще чего Арап Пороху наказал. А напоследок велел, раз уж между ними такая любовь промеж мужей приключилась, смотрителем взять мужелюба Авака, а шутом мужелюба Ляжка. На все Петруха пошел, во всем клятвенно Арапу присягнул. Сыграли свадьбу, Витяна взашей прогнали, царем нашего купчину назначили…
Много с того времени воды утекло. Сидит наш Петруха на троне, печалится, думу горькую думает:
«И зачем я польстился на посулы хитромудрые? За морем живет Арап окаянный, не холит уже милого, не лелеет, подарки — гостинцы и те шлет все меньше. Оказалось — я не один у муженька, гарем у него целый, а я в нем даже не любимая жена. Самого соглядатаи араповы окружают, чуть не угожу — тому же Витяну еще завидовать придётся.
С царства проку мало. Все в раздрае, все в шатаниях, казна пуста, под слово царское гроша ломаного уже никто не дает. А как давать, если вся держава в долгах, как в репьях? Работать в ней мало кто хочет, да и негде, оттого много мастерового люду разъехалось по заграницам. Чернь бузить привыкла, по любому поводу вече кличет, никак не поймет, что его собирали только супротив Витяна, а при мне балаболить нельзя. Вон и глашатаем всех, окромя араповых, разогнал, в остроги пересажал, а то и просто втихую порешил. Все едино — никак чернь в стойло на загонишь, чуть что не так — в хоромы царские да боярские рвется, на вилы норовит зацепить.
Главный супостат — Володька Белокаменный Арапа не испугался, забрал в свою державу полуостров Буян. Видишь ли там его, а не мой народ живет. Жаль не успел я тот народ ядерными мечами порубать (тут как раз Тьма права была). Другие из этого народа в моем царстве ослушничают, не хотят по арапьи жить, подати мне платить, назвались не Старой, а Новой Русью. Жег их, войной ходил — за секиры взялись и укорот царской дружине да ватагам разбойным (кои по царству тот же суженый мой развел) дают. Жен, детишек ихних, дома изничтожаю, не падают ниц, ног царевых не лобызают. Крамольники! Воевод меняю — без проку, не торгую с ними — вновь без толку. Ни измором, ни войной их не взять.
А из-за моря все командуют слуги араповы (сам, видать, уже брезгует). Каждый день — новый указ, со счета сбился. Уже и церковь истинную русскую православную преследую. А все равно с каждым днем все меньше готинцев благоверный шлет. Да и какой он благоверный? На всей земле таких дур как я, чуть не в каждом государстве, пачками имеет.
На бранном поле с Новой Русью у меня все меньше мечей — булав — копий (вот это хоть у Арапа вымолю), все меньше дружинников. В них и идти никто не хочет, за царя Пороха голову класть, к тому же к лютому вражине Володьке бегут жизнь свою никчемную спасать. А ведь она мне по праву царства принадлежит, мне и решать кому голову класть! Да и кличут меня уже в народе не Порохом, а Парашей. Обидно и горько.
Это бы ладно. Да пора пришла о своем животе печалиться. Другие басурмане Турчин с Яйцеголовом, другие изменники мужа черного заморского завлекают, глазки строят, науськивают меня бросить, их приголубить. Наушничают, что не по чину мне царство. Якобы они только справятся, они — и в любви, и на войне, и на охоте, и в управлении державном — мастера на все руки, ноги, чресла. Ироды проклятые!
И что мне делать? С одной стороны араповы слуги стерегут, с другой — свои басурмане, с третьей — чернь с „петухами Молота“, с четвертой — могут наступить эти, которые с Руси Новой. А то еще последние с войском царским споются и разом в стольный град придут. И все норовят или на кол посадить, или кол осиновый в нутро царево вбить, или „петуха“ пустить, или на дыбу, или на плаху… Никто царя не любит! А то еще накличешь Володьку с его несметным воинством. Придет, скажет: " Сколько можно, Петя, голосить на весь белый свет, что дружинники мои у тебя? Звал, что ли?».
И вот сидит царь — самозванец в стольном граде Киеве, кручинится. Зачем ему это басурманское счастье? Куда ему, купчине, с трона податься? Но так, чтобы живот сберечь, а то ведь, рекут, Арап, как Абдула, своих жен живыми не отпускает. Да уж, не по Петьке шапка Мономаха вышла. А не служи, лиходей, заморским королям, веру исконную, православную не погань! Не дело басурманам Русью править!
Иначе их такая доля ждет, что ни в сказке сказать, ни пером описать.