Собачье сердце
Глава последняя
На следующее утро Шариков исчез из дома. Борменталь пришел в яростное отчаяние, обругал себя ослом за то, что не спрятал ключ от парадной двери, кричал, что это непростительно, и кончил пожеланием, чтобы Шариков попал под автобус. Филипп Филиппович сидел в кабинете, запустив пальцы в волосы, и говорил:
– Воображаю, что будет твориться на улице... Вообража-а-ю. «От Севильи до Гренады...» Боже мой.
– Он в домкоме еще может быть, – бесновался Борменталь и куда-то бегал.
Выяснилось только одно, что Полиграф отбыл на рассвете в кепке, шарфе и пальто, захватив с собой бутылку рябиновой в буфете, перчатки доктора Борменталя и все свои документы. Дарья Петровна и Зина, не скрывая, выразили свою бурную радость и надежду, что Шариков больше не вернется. У Дарьи Петровны Шариков занял накануне три рубля пятьдесят.
– Так вам и надо! – рычал Филипп Филиппович, потрясая кулаками. Целый день звенел телефон, звенел телефон на другой день, врачи принимали необыкновенное количество пациентов, а на третий день вплотную встал в кабинете вопрос о том, что нужно дать знать в милицию, каковая должна разыскивать Шарикова в московском омуте.
В этот момент прозвучал уверенный звонок, и Полиграф Полиграфович вошел с необычайным достоинством, в полном молчании снял кепку, пальто повесил на рога и оказался в новом виде. На нем была кожаная куртка с чужого плеча, кожаные же потертые штаны и английские высокие сапожки на шнуровке до колен. Неимоверный запах бензина тотчас расплылся по всей передней. Преображенский и Борменталь точно по команде скрестили руки на груди, стали у притолоки и ожидали первых сообщений от Полиграфа Полиграфовича. Тот пригладил жесткие волосы, кашлянул и осмотрелся так, что видно было: смущение Полиграф желает скрыть при помощи развязности.
– Я, Филипп Филиппович, – начал он наконец говорить, – на должность поступил.
Оба врача издали неопределенный сухой звук горлом и шевельнулись. Преображенский опомнился первым, руку протянул и молвил:
– Бумагу дайте.
Было напечатано: «Предъявитель сего товарищ Полиграф Полиграфович Шариков действительно состоит финансовым директором компании «Роснефть»».
– Так, – тяжело молвил Филипп Филиппович, – кто же вас устроил? Ах, впрочем, я сам догадываюсь.
– Ну да, Швондер, – ответил Шариков.
– Позвольте-с вас спросить, почему так отвратительно пахнет?
Шариков понюхал куртку озабоченно.
– Ну, что ж, пахнет... известно: по специальности. Бензином. Вчера цены на бензоколонках поднимали, водители бунтовать начали. Мы их душили, душили…
- Так это вам надо спасибо сказать, что бензин теперь четыре червонца стоит? Нефть опять подешевела, за копейки торгуется, а бензин все дороже и дороже?
- Знамо дело, экономика, — сказал Шариков. – Надо эти, как его… Выпадающие доходы это… как его, тьфу, черт! Вот: компенсировать.
Филипп Филиппович вздрогнул и посмотрел на Борменталя. Глаза у того напоминали два черных дула, направленных на Шарикова в упор. Без всяких предисловий он двинулся к Шарикову и легко и уверенно взял его за глотку.
– Караул! – пискнул Шариков, бледнея.
– Доктор!
– Ничего не позволю себе дурного, Филипп Филиппович, не беспокойтесь, – железным голосом отозвался Борменталь и завопил: – Зина и Дарья Петровна!
Те появились в передней.
- Зина, голубушка, вы вчера домой, в деревню, ездили, сколько таксисту отдали?
- Восемьсот рублей, бензин-то каждый день дорожает.
– Ну, повторяйте, – сказал Борменталь и чуть-чуть притиснул горло Шарикова к шубе, – извините меня...
– Ну хорошо, повторяю, – сиплым голосом ответил совершенно пораженный Шариков, вдруг набрал воздуху, дернулся и попытался крикнуть «караул», но крик не вышел, и голова его совсем погрузилась в шубу.
– Доктор, умоляю вас.
Шариков закивал головой, давая понять, что он покоряется и будет повторять.
– ...Извините меня, многоуважаемая Дарья Петровна и Зинаида...
– Прокофьевна, – шепнула испуганно Зина.
– Уф, Прокофьевна... – говорил, перехватывая воздуху, охрипший Шариков.
– ...что я позволил себе...
– ...позволил...
– ни черта не понимая в экономике...
– ...не понимаю...
– задирать цены на бензин...
– На бен...
– Пустите, пустите его, Иван Арнольдович, – взмолились одновременно обе женщины, – вы его задавите!
Борменталь выпустил Шарикова на свободу и сказал:
- Теперь имейте в виду следующее: вы опять вернулись в квартиру Филипп Филипповича?
– Куда же мне еще! – робко ответил Шариков, блуждая глазами.
– Отлично-с. Быть тише воды, ниже травы. Я каждый день профессорскую машину заправляю. Еще раз бензин вырастет, будете иметь со мною дело. Понятно?
– Понятно, – ответил Шариков.
Филипп Филиппович во все время насилия над Шариковым хранил молчание. Как-то жалко он съежился у притолоки и грыз ноготь, потупив глаза в паркет. Потом вдруг поднял их на Шарикова и спросил, глухо и автоматически:
– Что вы делаете с этими… выпадающими доходами? У вас же их должно быть видимо-невидимо?
- В оффшоры загоняем, — ответил Шариков, – с работы выгонят, хоть жить по-человечески будем.
Шариков сам пригласил свою смерть. Папироса Борменталя упала падучей звездой, а через несколько секунд прыгающий по битым стеклам Филипп Филиппович в ужасе метался от шкафа к кушетке. На ней распростертый и хрипящий, лежал заведующий подотделом очистки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и душил его беленькой малой подушкой.
Через несколько минут доктор Борменталь не со своим лицом прошел на парадный ход и рядом с кнопкой звонка наклеил записку:
«Сегодня приема по случаю болезни профессора нет. Просят не беспокоить звонками».
Блестящим перочинным ножичком он перерезал провод звонка, в зеркале осмотрел исцарапанное в кровь свое лицо и изодранные, мелкой дрожью прыгающие руки. Затем он появился в дверях кухни и настороженным Зине и Дарье Петровне сказал:
– Профессор просит вас никуда не уходить из квартиры.
– Хорошо, – робко ответили Зина и Дарья Петровна.
– Позвольте мне дверь запереть на черный ход и забрать ключ, – заговорил Борменталь, прячась за дверь в стене и прикрывая ладонью лицо. – Это временно, не из недоверия к вам. Но кто-нибудь придет, а вы не выдержите и откроете, а нам нельзя мешать, мы заняты.
– Хорошо, – ответили женщины и сейчас же стали бледными.
Борменталь запер черный ход, забрал ключ, запер парадный, запер дверь из коридора в переднюю, и шаги его пропали у смотровой.
Тишина покрыла квартиру, заползла во все углы. Полезли сумерки, скверные, настороженные, одним словом, мрак.
Ночь в ночь через десять дней после сражения в смотровой в квартире профессора Преображенского, что в Обуховском переулке, ударил резкий звонок. Зину смертельно напугали голоса за дверью:
– Уголовная милиция и следователь. Благоволите открыть.
Забегали шаги, застучали, стали входить, и в сверкающей от огней приемной с заново застекленными шкафами оказалась масса народу. Двое в милицейской форме, один в черном пальто, с портфелем, злорадный и бледный председатель домкома Швондер, швейцар Федор, Зина, Дарья Петровна и полуодетый Борменталь, стыдливо прикрывающий горло без галстуха.
Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича. Он предстал перед ночными гостями и извинился, что он в халате.
– Не стесняйтесь, профессор, – очень смущенно отозвался человек в штатском, затем он замялся и заговорил: – Очень неприятно. У нас есть ордер на обыск в вашей квартире и, – человек покосился на усы Филиппа Филипповича и докончил, – и арест в зависимости от результатов.
Филипп Филиппович прищурился и спросил:
– А по какому обвинению, смею спросить, и кого?
Человек почесал щеку и стал вычитывать по бумажке из портфеля:
– По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной и Дарьи Ивановой в убийстве заведующего финотделом «Роснефти» Полиграфа Полиграфовича Шарикова.
Рыдания Зины покрыли конец его слов. Произошло движение.
– Ничего не понимаю, – ответил Филипп Филиппович, королевски вздергивая плечи, – какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего пса... которого я оперировал?
– Простите, профессор, не пса, а когда уже он был человеком. Вот в чем дело.
– То есть, он говорил, выступал на брифингах и пресс-конференциях, летал на симпозиумы, управлял госкомпанией? – спросил Филипп Филиппович. – Это еще не значит быть человеком. Впрочем, это не важно. Шарик и сейчас существует, и никто его решительно не убивал.
– Профессор, – очень удивленно заговорил черный человек и поднял брови, – тогда его придется предъявить. Десятый день, как пропал, а данные, извините меня, очень нехорошие.
– Доктор Борменталь, благоволите предъявить Шарика следователю, – приказал Филипп Филиппович, овладевая ордером.
Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел. Когда он вернулся и посвистел, за ним из двери кабинета выскочил пес странного качества. Пятнами он был лыс, пятнами на нем отрастала шерсть. Вышел он, как ученый циркач, на задних лапах, потом опустился на все четыре и осмотрелся. Гробовое молчание застыло в приемной, как желе. Кошмарного вида пес с багровым шрамом на лбу вновь поднялся на задние лапы и, улыбнувшись, сел в кресло.
Второй милиционер вдруг перекрестился размашистым крестом и, отступив, сразу отдавил Зине обе ноги.
Человек в черном, не закрывая рта, выговорил такое:
– Как же, позвольте?.. Он же служил в «Роснефти». Финансовым диерктором...
– Я его туда не назначал, – ответил Филипп Филиппович, – ему господин Швондер дал рекомендацию, если я не ошибаюсь.
– Я ничего не понимаю, – растерянно сказал черный и обратился к первому милицейскому. – Это он?
– Он, – беззвучно ответил милицейский. – Форменно он.
– Он самый, – послышался голос Федора, – только, сволочь, опять оброс.
– Он же говорил... кхе... кхе...
– И сейчас еще говорит, но только все меньше и меньше, так что, пользуйтесь случаем, а то он скоро совсем умолкнет.
– Но почему же? – тихо осведомился черный человек.
Филипп Филиппович пожал плечами.
– Наука еще не знает способа обращать в людей зверей. Вот я и попробовал, да только неудачно, как видите. Он поговорил, поработал а сырьевой отрасли и начал обращаться в первобытное состояние. Атавизм.
– Неприличными словами не выражаться! – вдруг гаркнул пес с кресла и встал.
Черный человек внезапно побледнел, уронил портфель и стал падать на бок, милицейский подхватил его сбоку, а Федор сзади. Произошла суматоха и в ней отчетливее всего были слышны три фразы.
Филиппа Филипповича: «Валерианки. Это обморок».
Доктора Борменталя: «Швондера я собственноручно сброшу с лестницы, если еще раз появится в квартире профессора . Он бы еще кота в «Газпром» устроил…»
И Швондера: «Прошу занести эти слова в протокол».
Серые гармонии труб горели. Шторы скрыли густую пречистенскую ночь с ее одинокою звездою. Высшее существо, важный песий благотворитель сидел в кресле, а пес Шарик, привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана. Бывший финансовый директор «Роснефти» понимал, как ему теперь хорошо…